Никто не помнит, с чего это началось. То ли Воронов Галкину на ногу наступил в общем транспорте и услышал несколько слов. То ли наоборот Галкин Воронова пихнул ненароком в ухо и услышал то же самое. А может они столкнулись в борьбе не за жизненное пространство, а за девушку единственной мечты, или за любовь к себе не отдельной девушки, а всех прогрессивных людей и их будущих потомков. Всё может быть. Поэтому и не важно с чего началось.

Они стали врагами.

Если бы они жили в разных странах или, пусть, в разных городах, или, на худой конец конечно, но на разных улицах, то наверное их непонятная вражда существовала бы тихо и без последствий, как консервы в затерянной банке. Но они жили в одной стране, в одном городе, на одной улице, и даже в одном доме. Правда, в соседних подъездах. И работали в одном учреждении, от которого щедро и получили по квартире. Так что у них было много точек для неприятного обоим соприкосновения.

Казалось бы, чего им так уж не любить друг друга? У обоих по жене, по ребенку, по уже цветному телевизору и пока отечественной стенке, по диплому о получении задаром высшего образования и по 150 рублей оклада, по странной мечте выиграть за 30 копеек машину “Волга”, по брюшку, наконец.

Полное равенство. Но может именно поэтому. Иногда ведь в зеркало смотреть совсем не хочется. А впрочем – смотря какое зеркало.

Росли и деревенели бицепсы и трицепсы, уплощались животики, наливались силой бледные тела невольников умственного труда. Жены, смущенные внезапной мужественностью супругов, перестали ходить дома в бигудях и сшили новые халатики. Дети хвастались папами во дворе.

Когда Галкин победил самого сильного в отделе Ивана Васильевича, пригнув его руку к облезлой конторской столешнице, слух о Новом Геркулесе сразу дошел до Воронова. “Ах, ты так?” – молча спросил Воронов и записался в секцию борьбы самбо, в чем обогнал своего персонального врага ровно на один день.

Напрасно ожидали нарядные жены и хвастливые дети. Напрасно старались в телевизоре майор Томин и Геннадий Хазанов. Не до них было Воронову и Галкину. Долгими вечерами они учились бросать предположительно опасных людей через бедро, через голову и через что угодно. Они стали подвижными, как молодые коты, сильными настолько, что сбивались со счета, играя по утрам гантелями. Они были теперь полностью готовы не только к труду, но и к обороне.

Так бы они и жили, отрабатывая приемы на случай внезапного нападения, но однажды поверх голов пронеслось: “ Самбо – это ерунда. Любой каратэк любого самбиста в два счета сделает.” Возможно это сказал уже не самый сильный в отделе Иван Васильевич, переживающий свое наступившее бесславье. Возможно это был внутренний голос то ли Воронова, то ли Галкина.

А может быть то прорезался глас судьбы, от которой, раз попавшись, уже никуда не уйдешь.

– Й - я - а- а- ! – каждый вечер вопили теперь Галкин и Воронов. Нельзя было терять время. Победит тот, кто ударит первым. И они тупо били руками в горячий песок, стараясь полностью потерять чувствительность, отжимались на локтях, сплющивая свои боевые суставы, громко били доски и кирпичи ребром ладони. Как дрессировщики бичом, они взрывали воздух своими напружиненными конечностями. Они хотели сравняться (пока) с сансэем Робертом, у которого кто-то видел коричневый пояс.

На работе и дома Воронов и Галкин автоматически молотили своими каменными руками по столам и стенам. На вопросы они не отвечали, потому что, крепко задумавшись, вопросов просто не слышали. И сами вопросов не задавали: всё что нужно – скажет сансэй, а остальное – не нужно. Впрочем, иногда мощные челюсти Воронова (Галкина) раскрывались и к оробевшим окружающим вырывалось хриплое “всех защитю!”

Сослуживцы стали их не понимать и бояться. В голове начальства настойчиво зарождалась мысль об увольнениях по сокращению штатов. Но Воронов и Галкин этого не замечали. Как не замечали и того, что, взяв детей и телевизоры, их жены давно переехали к своим родителям-пенсионерам, оптимистично не теряя надежду еще встретить и полюбить. Мир был узок и прост, как ребро ладони. И пуст, как может быть пуста только пустая ладонь.

Воронов и Галкин, Галкин и Воронов. Они готовились к решающему упреждающему удару. “Как только почувствую, что он вот- вот, я тогда первый: “й-я-а-а!” – так думали они, изнемогая в ученьи.

Наконец Роберт открыл самый главный секрет: “Вот ты бьешь в предмет. Но видеть ты должен не этот предмет, в который бьешь, а пространство, что за ним. Ты должен бить в пустоту – за предметом. Тогда всё получится. Понял?”

Воронов кивнул. Галкин кивнул. Они встали, недруг против недруга. Они напряглись, чтоб увидеть пустоту, ту, что “за”, чтоб увидеть и первым успеть: й-я-а-а! Они всматривались в пространство перед собой, и из этого пространства, как из тумана брошенной в проявитель фотобумаги, проступало лицо – потное, небритое, со слезящимися от напряжения глазами. Глаза страха глядели в глаза страха и оторваться не могли.

Чем всё это кончилось? Вы не поверите, но Галкин и Воронов стояли в боевых позах не моргая и не двигаясь сорок дней и сорок ночей. Потом Галкин и Воронов истощились, упали и проспали “валетом” пятнадцать суток. Сансэю это показалось скучным, он плюнул, дунул, крикнул “й-я-а-а!” и исчез, оставив на память запах серы и расколотый кирпич.

Когда Галкин и Воронов проснулись и протерли глаза, они сказали: “Да, правы врачи, нельзя на ночь. Кошмар!” Они встали (каждый в своей квартире), умылись, позавтракали, поцеловали жену (каждый – свою), и детей (своих) и вышли из дома (Воронов из первого подъезда, а Галкин – из второго), и (не) поздоровались.

1987